Три года движения;

Борнмут щекотал меня ледяными морскими ветрами, обещая одноночное счастье, растянувшееся на месяцы - бесконечные дни, наполненные экстатическим предвкушением праздника, освещенные северным солнцем - холодные и наполненные.

Словно потрепанная шлюха в парче, мехах и драгоценностях, Ницца манила слепящим блеском грехопадения, отдаваясь на языке сладостью порока; оказавшись на поверку пустой и беспечной, как глупая девка, она оставила меня разочарованной на пустынном пляже напротив Негреско - обнаженную, обманутую, камнем лежащую в ласковой лазурной воде, с зажатым в руке Перно.

Стамбул встречал меня хаосом: широко раскрывая объятия, приглашал влиться и раствориться в нескончаемом гуле безбрежного города. Настороженно наблюдая, как он заманивает меня, приторно улыбаясь и услужливо раскрывая все двери молодой и красивой ябанджи, я прокладывала тропу сквозь нескончаемые узкие улицы, заполоненные оборванцами и котами. День изо дня я ходила смотреть на Босфор - наблюдая, как дрейфуют рыбацкие судна и чайки кружатся над искрящейся серебряной гладью, я старалась найти в себе каплю любви, что оставила бы меня в этом городе. Но ничего не нашла.

Вернувшись в Киев, я не ждала ничего. Дни перетекали в дни, бесцветные и тоскливые, обремененные тяжестью ожидания и неведения. Я лишилась контроля, лишилась стабильности и повисла в бездумном полете, не находя ни в чем смысла.
Я достигла дна. Казалось, что камень на моей шее ничто иное, как последствие глупого выбора - решения вернуться домой, где ничто, кроме серости меланхолии и вялых страданий меня не ждет.

Толчок.

наверное, я слегка покраснел, грудь вздымалась чуть чаще, чем обычно.
я перебрал столько путей: служить для себя, служить для родителей, служить для народа;
стать лидером, робин гудом, который прикроет спиной нуждающихся.
но нуждающиеся давно смирились и обнаглели. подперев кулаками подбородок, они с гадкой гримасой наблюдают за твоими прыжками и неумелой борьбой.
когда ты все же добьешься подвижек, они разберут полученное и уйдут без спасибо.
благодарность - это феномен.
а я так хотел быть борцом за права и свободы, но стал разочарованным скитальцем.

на самом то деле, не так то сильно вы хотите путешествовать. и я вместе с вами.
мы хотим, чтобы в другую страну нас доставил большой самолет с милыми стюардесами, которые поднесут шампанского, чтобы выпить за удачную посадку. мы хотим пожить там в отеле с мраморным полом в душе и маленьким, но красивым завтраком. хотим, чтобы нас сопровождали, чтоб все показывали и рассказывали. и чтоб все нам там улыбались. достопримечательности посмотреть хотим. башни всякие, да?
мы туристами быть хотим, а не путешествинниками, получается.
а я знаю достаточно людей, которые отправляются в путь своими двумя с парой купюр в кармане и возвращаются счастливые спустя год с магнитами из десятка стран в рюкзаке.

Я впервые поцеловала своего будущего мужа и сотня людей смотрела на это в оба глаза. Была весна, пели птицы. Я пела вместе с ними.
Мы читали друг другу клятвы о вечной любви, по моей щеке котилась слеза, он утирал ее большим пальцем. Люди смотрели и умилялись.
Я готовила курицу на ужин, резала салат, сервировала наш маленький деревянный столик с большой трещиной. Он ел, я прикладывала его руку к своему сердцу. Люди смотрели и улыбались.
Мы танцевали в узком коридоре вальс, развешивали совместные фото на обшарпанных стенах и поливали цветы. Люди смотрели и скучали.
А потом прогремела сирена. Началась война. А потом я спала одна. По вечерам шила себе платье из белой скатерти. Вернется милый - а я красивая. Дошила. Наряжалась вечерами и ждала. Люди смотрели и жалели.
А однажды в мой дом ворвались. Издевались на своем чужом языке. Били меня и сервизы свадебные. На колени поставили, заставили руки целовать. Платье мое разорвали. Выгнали так из дома. Из нашего дома. Я плакала. Люди не хотели смотреть.
Обидчики пир устроили в нашем доме. Ели, пили, танцевали. Был ноябрь. Я не чувствовала ног от холода. Враги уснули на наших простынях. Прокралась, заперла замки, вставила ставни в окна. Подожгла соломенную крышу в трех местах. Наш дом сгорел. Двери так и не открылись. Я грелась возле этого огня. Люди аплодировали и звали на бис.
Но опустились кулисы. Актерам пора по домам.

я не чувствую любви, но можно жить и на другом топливе
мы собираем деньги в общую копилку на большое путешествие в марокко
мы едим сладкое, пьём соки и ходим бегать каждый вечер, чтобы не поправиться. хотя, конечно, иногда он будит меня посреди ночи, потому что проголодался и мы идём пить чай.
мы ходим по магазинам для домашнего интерьера и скупаем всякие милые штуки.
мы молча ездим в маршрутках, потому что слушаем одну музыку.
он делает мне массаж ног, пока я редактирую статьи. я чешу ему спину, когда он пишет свой роман.
он всегда открывает мне дверь и подаёт руку.
я лечу его простуду народными методами.
я радуюсь его подаркам как ребёнок и он чувствует себя настоящим мужчиной.
мы оба любим сыр, сырные шарики и сырную пиццу.
мы любим гулять пешком.
мы честны друг с другом. даже если это не лучшие новости.
мы занимаемся громким сексом.
мы засыпаем в обнимку и это действительно удобно и тепло.
и пока совсем не важно, что у меня нет никаких бабочек в животе.
зато у меня есть человек, с которым я чувствую себя красивой девушкой в полной безопасности от всяких бед.

мне нравится, как танцуют дети - так, будто их никто не видит.
И нравится, как танцуют взрослые, когда их правда никто не видит.
Это лучшие движения в этом мире, подобные разговору наедине на краю света. Какими бы смешными мы при этом не выглядели.

Обыденность разрушает все вокруг меня. Красивые чашки больше не настолько прекрасны, чтобы ими любоваться - они просто для чая. Вечерние просмотры фильмов больше не праздник и даже не традиция - привычка перед сном. Ноги надо брить через день - надоело. Посуду мыть за двоих - бесит. Говорить каждый вечер - не о чем.
Так медленно тянется быстрое время.

С самого детства и до этой самой минуты во мне живет желание прожить больше сотни жизней. Когда меня, маленькую рыжую девочку с тысячей мелких веснушек, спрашивали, кем я хочу стать, я отвечала: "художницей-врачем-переводчиком-путешественницей-космонавтом-ученым"… На этом меня обычно прерывали, взъерошив кучерявые волосы. А мне до сих пор непонятно, почему же я не могу побыть избалованным мальчишкой, живущим с бабушкой или этой же бабушкой, безмерно любящей своего внука, например? Возможно, это потому, что мои родители никогда не говорили мне фраз вроде: "жизнь у нас одна и её надо беречь" или "живи и радуйся, живем ведь один раз!".
Так и живу, не производя подсчета жизням. Начало у каждой из них было разным, а конец наступает один - через 76 дней "поезд прибудет на конечную станцию" и меня попросят покинуть вагон. И да, я сама решила выбрать этот путь.

Мои родители получали много любви друг об друга, но редко делились ею с кем-то еще. Папа приносил маме завтраки в постель на подносе с букетом живых цветов и какой-нибудь книгой ее любимых стихов. Каждый раз, когда на площади играла музыка, папа кружил маму на руках и обсыпал комплиментами, а она громко смеялась и придерживала руками юбку, чтобы та не улетела вверх. Мама всегда получала то, чего хотела и никогда об этом не просила - достаточно было просто сказать "как мне нравится это платье" и платье по волшебству оказывалось в подарочной коробке у нее на туалетном столике в тот же вечер.
Но вот когда папа потерял все, что у него было из-за собственной глупости, мама ни единым словом его не упрекнула и долгое время украшала перловую кашу сердечками из помидоров, которые стала выращивать на окне. Папа знал, что ему доверяют и имел свободу делать ошибки.
До сих пор он ворует цветы для мамы у соседки и кружит ее на площади, а она так громко смеется, что я даже тут иногда слышу этот радостный звон.

Дали новую роль. Сценарий большой, в красной папке. Роль, как всегда, главная. То ли театр у нас маленький, то ли правда во мне живет талант - как знать, но режиссер говорит, что боится как бы меня столичные не увели.
Играть буду поэтессу. Уже вижу все, как есть и сердце колотится в груди.
Я писала еще с детства, а потом рассказывала маме, стоя на стульчике, о том, как солнце встает над землёй. Когда выросла, стихи уже некуда было девать: на каждой полке по стопке. Потом сменились власти и писать можно было только о том, как все правильно стало устроено. Но тот, кто видел изъян в системе, уже не мог на нее смотреть с вожделением. Это как когда ты рассматриваешь в какой-то туче очертания птицы или белой кошки, ты уже не можешь видеть там бесформенную тучу. В одном из кружков активистов я встретила свою любовь - черноволосого писателя с родинкой на щеке. Плодом нашей любви стал маленький сын Коля. Когда ему исполнился годик, нас арестовали за пропаганду антиполитических взглядов на жизнь. Вышли через 6 лет, худыми и седыми. Сын уже в школу пошел. Не узнал.

"… как нелепо увидеть правду, прислонившись спиной ко лжи,
кружевной и такой воздушной, что видно насквозь, и ты

потеряв равновесие, падаешь на песок,
зарываешься пальцами в правду, находишь ответ,
и каким бы он ни был - это опора для ног
понимаешь: никто не полюбит того, кого

нет.

Расскажи мне лучше, как смех отражается от плиты..."